Да уж, в той жизни я жил в гораздо лучших условиях. В благоустроенной квартире, которую отец получил от завода. А тут какой-то мрак и ужас. Хотя я знал, что такие бараки местами существовали даже в двадцатых годах, пусть даже активно расселялись и сносились.

В темноте искать нужную квартиру оказалось непросто. Это когда долго живёшь в таких условиях, просто по привычке идёшь на автопилоте в нужном направлении, а у меня такой автопилот ещё не выработался. Пришлось немного поплутать по подъезду.

— Да кто там, млять, шабаркается? — дверь одной из квартир вдруг распахнулась, оттуда выглянул бритоголовый сухопарый мужичок с синими перстнями на пальцах.

Я как раз задел рукой какую-то пепельницу из консервной банки, которая со звоном покатилась по полу.

— Шурик, ты, что ли? — спросил он, подслеповато щурясь. — Мамка-то тя потеряла, а ты чего, школу прогуливаешь?

— Из больницы я, домой иду, — ответил я.

— А чё? Простыл? — хрипло спросил сосед.

— Головой ударился, — сказал я.

— Сотряс? — спросил он.

— Нет вроде, — пожал плечами я.

— А че домой не заходишь? Ключей нет? — спросил он. — Заходи тогда, почаёвничаем. Мамку у меня дождёшься.

Первым моим порывом было отказаться от его предложения, отвык я от таких соседских отношений, но урчащий желудок и отсутствие ключей оказались слишком убедительными аргументами. В своей питерской квартире я не знал даже соседей через стенку, не говоря уже о соседях по площадке или по подъезду. А тут так не принято.

— Спасибо, — сказал я.

Никакой угрозы, несмотря на синие наколки и откровенно криминальный вид, от соседа не ощущалось, и я смело шагнул в его квартиру, вопреки всем ожиданиям, довольно чистенькую. Бедненькую, но чистенькую. Снял в прихожей свои уродливые чёрные боты, повесил пальто на железный крючок.

— Ну, Шурик, давай колись, кто тебя отоварил, — ставя пузатый чайник на плиту, произнёс сосед.

— Никто, поскользнулся я, — сказал я.

— Вот это ты, Шурик, мамке своей заливай, да? — проворчал сосед.

Он поставил на стол, покрытый цветастой клеёнкой, две щербатые кружки из разных сервизов, заварник, достал из ящика чай в металлической банке. Грузинский экстра. Я с интересом глядел, как он маленькой ложечкой насыпает новую заварку, чтобы не поить гостя вторяками.

— Чифер не предлагаю, мал ещё, — строго сказал сосед. — И водку тоже.

— Да я и сам не хочу, — сказал я.

— Давай колись, — нетерпеливо произнёс сосед, возвращаясь к предыдущей теме.

— Упал я, на бордюр, — буркнул я. — Не помню толком ничего.

Что мне ещё сказать, если я сам не в курсе? Нет, понятное дело, что одним из фигурантов дела был Гришаня, но что-то мне подсказывало, что он был с компанией. Или в компании. Всё-таки это немного разное.

— Ладно, не хочешь — не говори, — махнул рукой сосед. — Что я, следак, что ли, допрашивать тебя?

— Не похож, — сказал я.

Сосед больше напоминал бывалого сидельца, полжизни мотающегося по лагерям. При этом он был вежлив, трезв и участлив, что с его образом совсем не вязалось.

— Вот и я думаю, что не похож, — хохотнул он.

Я с интересом разглядывал интерьер его кухни. Старые, ещё явно довоенные столы с ящиками, кургузая белая газовая плита, красный баллон рядом, укрытый цветастой занавеской. Само собой, никакой мойки. На табуретке в углу стоял бачок с водой, вёдер этак на восемь, а на стенке висел эмалированный таз.

Отвык я от такого. Теперь даже в деревенских домах зачастую налажено водоснабжение и канализация, а тут… Ну, прогресс и сюда дойдёт.

Чай наконец заварился, сосед, имени которого я так и не знал, разлил чай по кружкам и пододвинул одну из них ко мне.

— Пей, не стесняйся, чем богаты, — сказал он.

К чаю он положил на стол пачку «Юбилейного» и рафинад в сахарнице.

— Спасибо, — сказал я.

— За спасибо… Ладно, неважно. «Благодарю» надо говорить, понял? — усмехнулся он.

— Понял, — сказал я.

— То-то же, — хмыкнул сосед. — Не обижает никто?

Я вопросу, надо сказать, удивился.

— Да нет, — сказал я.

— Смотри, если кто на тебя это самое, ты говори, — сказал он.

Я вместо ответа предпочёл наконец швыркнуть чаю. На вкус оказалось лучше, чем я ожидал, но ничего сверхъестественного, заварной чёрный чай, самый обыкновенный. С китайским не сравнить, но что-то на уровне масс-маркета из пакетиков, ничуть не хуже какого-нибудь «Майского» или одной из многочисленных принцесс.

— Да ладно вам, за меня не беспокойтесь, нормально всё, — сказал я.

Пару минут молча пили чай. Я старался цедить понемножку, больше налегая на печенье, чтобы не выдузить всю кружку залпом. К тому же я очень поспешил, отказавшись обедать в больнице.

— Мамка-то во сколько у тебя приходит? — спросил он.

Я пожал плечами. Самому хотелось бы знать.

— Когда как, — хмыкнул я.

— Она же у тебя на молокозаводе вкалывает? Хорошая баба, — сказал он. — Давай её не расстраивай, понял? Она у тебя одна.

— Ага, — хмыкнул я.

Общаться с ним я не очень-то хотел, особенно если учитывать, что я ничегошеньки не знаю о жизни моего реципиента, но приходилось терпеть общество соседа. Всё лучше, чем куковать у закрытой двери или мокнуть на улице.

Чай мы допили, кружки остались на столе. Переместились в единственную комнату с продавленным диваном и полупустым сервантом. На стенах вместо обоев — побелка, на смежной с другой квартирой стене висел довольно пожилой ковёр.

А в уголке возле серванта стояла гитара. Ленинградка, с бантом на голове грифа, семиструнная. Деку украшала наклейка в виде розы. Всё моё внимание тут же оказалось приковано именно к ней, я мигом позабыл и про чай, и про соседа, и про всё остальное. Фабрика народных музыкальных инструментов имени Луначарского производила этих монстров почти полвека, и если в СССР можно было найти акустическую гитару, то это с большой вероятностью будет именно ленинградка.

Судя по тому, как она заросла пылью, у соседа гитара была скорее предметом интерьера. Руки сами потянулись смахнуть с неё пыль.

— Шурик! А разрешения спросить не надо? — строго сказал сосед.

Он прав, я бы тоже не позволил соседскому ребёнку трогать мои инструменты.

— Можно? — спросил я.

— Можно козу на возу, — буркнул он. — Умеешь играть-то?

— Ну так, — неопределённо ответил я.

Играть я умел на всём, кроме баяна и клавишных. Семиструнка у меня тоже была, но не такая. Не с цыганским строем, а с пониженным, с дополнительной струной для более низких диапазонов.

— Где играть научился? Ты ж не умел вроде, — сказал сосед.

— Да я так, немного… В лагере, — соврал я.

Сосед заржал.

— Я тоже… Ха-ха-ха! В лагере!

— Только я на шестиструнке, — добавил я.

Я наконец взял гитару в руки, провёл пальцами по струнам. Так и думал, расстроена.

— Высоцкий так играл, на расстроенной гитаре, — с видом знатока заявил сосед.

Хотелось сказать, что ты-то не Высоцкий, но я сдержался и молча принялся крутить задубевшие колки. Для того, чтобы настроить ленинградку, нужны недюжинная сила в пальцах, твёрдая уверенность и абсолютный слух. Ну или пассатижи, если силы в пальцах не хватает, потому что колки на ней не смазывались, наверное, года этак с пятидесятого.

Камертона, само собой, не имелось, поэтому настроил просто по первой струне, не особо заботясь о точности. Пришлось ещё и вспоминать классический строй семиструнки. На открытых струнах должен получиться соль-мажор.

Когда всё оказалось готово, я провёл пальцами по струнам, наслаждаясь чистым звучанием, а потом начал играть.

Глава 3

Я играл до тех пор, пока не почувствовал, как начинают болеть пальцы, на которых ещё пока не было нужных мозолей. Ну хотя как играл. Импровизировал, на ходу сочиняя и обыгрывая обрывки знакомых мелодий. Запинался, косячил, само собой. В пальцах не было такой подвижности, суставам и сухожилиям подобные нагрузки были в новинку. Да и строй классической русской семиструнки был для меня непривычным, из-за чего я несколько раз сбивался.